Неточные совпадения
Выходит она, приседает, ну можете себе представить, еще в коротеньком платьице, неразвернувшийся бутончик,
краснеет,
вспыхивает, как заря (сказали ей, конечно).
Так же, как раньше, неутомимый в играх, изобретательный в шалостях, он слишком легко раздражался, на рябом лице его
вспыхивали мелкие,
красные пятна, глаза сверкали задорно и злобно, а улыбаясь, он так обнажал зубы, точно хотел укусить.
Он видел, что у нее
покраснели уши,
вспыхивают щеки, она притопывала каблуком в такт задорной музыке, барабанила пальцами по колену своему; он чувствовал, что ее волнение опьяняет его больше, чем вызывающая игра Алины своим телом.
«Мама хочет переменить мужа, только ей еще стыдно», — догадался он, глядя, как на
красных углях
вспыхивают и гаснут голубые, прозрачные огоньки. Он слышал, что жены мужей и мужья жен меняют довольно часто, Варавка издавна нравился ему больше, чем отец, но было неловко и грустно узнать, что мама, такая серьезная, важная мама, которую все уважали и боялись, говорит неправду и так неумело говорит. Ощутив потребность утешить себя, он повторил...
Дым в зеркале стал гуще, перекрасился в сероватый, и было непонятно — почему? Папироса едва курилась. Дым
краснел, а затем под одной из полок
вспыхнул острый,
красный огонь, — это могло быть отражением лучей солнца.
И Ольга
вспыхнет иногда при всей уверенности в себе, когда за столом расскажут историю чьей-нибудь любви, похожей на ее историю; а как все истории о любви очень сходны между собой, то ей часто приходилось
краснеть.
Листва на березах была еще почти вся зелена, хотя заметно побледнела; лишь кое-где стояла одна, молоденькая, вся
красная или вся золотая, и надобно было видеть, как она ярко
вспыхивала на солнце, когда его лучи внезапно пробивались, скользя и пестрея, сквозь частую сетку тонких веток, только что смытых сверкающим дождем.
Ночь была такая тихая, что даже осины замерли и не трепетали листьями. В сонном воздухе слышались какие-то неясные звуки, точно кто-то вздыхал, шептался, где-то капала вода, чуть слышно трещали кузнечики. По темному небу, усеянному тысячами звезд,
вспыхивали едва уловимые зарницы.
Красные блики от костра неровно ложились по земле, и за границей их ночная тьма казалась еще чернее.
Жюли слушала и задумывалась, задумывалась и
краснела и — ведь она не могла не
вспыхивать, когда подле был огонь — вскочила и прерывающимся голосом заговорила...
Мы сидели раз вечером с Иваном Евдокимовичем в моей учебной комнате, и Иван Евдокимович, по обыкновению запивая кислыми щами всякое предложение, толковал о «гексаметре», страшно рубя на стопы голосом и рукой каждый стих из Гнедичевой «Илиады», — вдруг на дворе снег завизжал как-то иначе, чем от городских саней, подвязанный колокольчик позванивал остатком голоса, говор на дворе… я
вспыхнул в лице, мне было не до рубленого гнева «Ахиллеса, Пелеева сына», я бросился стремглав в переднюю, а тверская кузина, закутанная в шубах, шалях, шарфах, в капоре и в белых мохнатых сапогах,
красная от морозу, а может, и от радости, бросилась меня целовать.
Глядь,
краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая, движется. В самом деле, чудно! Движется и становится все больше, больше и
краснеет, как горячий уголь.
Вспыхнула звездочка, что-то тихо затрещало, и цветок развернулся перед его очами, словно пламя, осветив и другие около себя.
В Полуянове
вспыхнула прежняя энергия, и он вступил в ожесточенный бой с свидетелями, подавляя их своею находчивостью, опытом и смелостью натиска. Потухшие глаза заблестели, на лице выступили
красные пятна, — это был человек, решившийся продать дорого свою жизнь.
Уже вскоре после приезда, в кухне во время обеда,
вспыхнула ссора: дядья внезапно вскочили на ноги и, перегибаясь через стол, стали выть и рычать на дедушку, жалобно скаля зубы и встряхиваясь, как собаки, а дед, стуча ложкой по столу,
покраснел весь и звонко — петухом — закричал...
— Да, да! Странные мысли приходят мне в голову… Случайность это или нет, что кровь у нас
красная. Видишь ли… когда в голове твоей рождается мысль, когда ты видишь свои сны, от которых, проснувшись, дрожишь и плачешь, когда человек весь
вспыхивает от страсти, — это значит, что кровь бьет из сердца сильнее и приливает алыми ручьями к мозгу. Ну и она у нас
красная…
Когда
вспыхнул в каменке веселый огонек и
красным языком лизнул старую сажу в отдушине, все точно повеселело кругом.
Красным пламенем
вспыхивает хворост и освещает еще десять человек, идущих со стороны Швица.
Снова
вспыхнул огонь, но уже сильнее, ярче, вновь метнулись тени к лесу, снова отхлынули к огню и задрожали вокруг костра, в безмолвной, враждебной пляске. В огне трещали и ныли сырые сучья. Шепталась, шелестела листва деревьев, встревоженная волной нагретого воздуха. Веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь, желтые и
красные, вздымались кверху, сея искры, летел горящий лист, а звезды в небе улыбались искрам, маня к себе.
Когда Настеньке минуло четырнадцать лет, она перестала бегать в саду, перестала даже играть в куклы, стыдилась поцеловать приехавшего в отставку дядю-капитана, и когда, по приказанию отца, поцеловала, то
покраснела; тот, в свою очередь, тоже
вспыхнул.
Юлия, видя, что он молчит, взяла его за руку и поглядела ему в глаза. Он медленно отвернулся и тихо высвободил свою руку. Он не только не чувствовал влечения к ней, но от прикосновения ее по телу его пробежала холодная и неприятная дрожь. Она удвоила ласки. Он не отвечал на них и сделался еще холоднее, угрюмее. Она вдруг оторвала от него свою руку и
вспыхнула. В ней проснулись женская гордость, оскорбленное самолюбие, стыд. Она выпрямила голову, стан,
покраснела от досады.
Сначала она изумилась, испугалась и побледнела страшно… потом испуг в ней сменился негодованием, она вдруг
покраснела вся, до самых волос — и ее глаза, прямо устремленные на оскорбителя, в одно и то же время потемнели и
вспыхнули, наполнились мраком, загорелись огнем неудержимого гнева.
То же, что он
вспыхнул,
покраснел, когда она подала ему свою большую белую руку, еще более расположило ее в его пользу.
В тёмной, прохладной лавке, до потолка туго набитой
красным товаром, сидела Марья с книгой в руке. Поздоровались, и Кожемякин сразу заговорил о Никоне устало, смущённо. В тёмных глазах женщины
вспыхнула на секунду улыбка, потом Марья прищурилась, поджала губы и заговорила решительно...
Живая ткань облаков рождает чудовищ, лучи солнца вонзаются в их мохнатые тела подобно окровавленным мечам; вот встал в небесах тёмный исполин, протягивая к земле
красные руки, а на него обрушилась снежно-белая гора, и он безмолвно погиб; тяжело изгибая тучное тело, возникает в облаках синий змий и тонет, сгорает в реке пламени; выросли сумрачные горы, поглощая свет и бросив на холмы тяжкие тени;
вспыхнул в облаках чей-то огненный перст и любовно указует на скудную землю, точно говоря...
Вдруг в темноте
вспыхнул высоко над толпой
красным пламенем огромный керосиновый факел.
Иногда один из них вдруг
вспыхивал и разгорался, точно огромный
красный глаз.
По площади шумно бегают дети, разбрасывая шутихи; по камням, с треском рассыпая
красные искры, прыгают огненные змеи, иногда смелая рука бросает зажженную шутиху высоко вверх, она шипит и мечется в воздухе, как испуганная летучая мышь, ловкие темные фигурки бегут во все стороны со смехом и криками — раздается гулкий взрыв, на секунду освещая ребятишек, прижавшихся в углах, — десятки бойких глаз весело
вспыхивают во тьме.
Но — вот вдали, на высокой стене, на черных квадратах окон
вспыхнуло отражение
красного огня,
вспыхнуло, исчезло, загорелось снова, и по толпе весенним вздохом леса пронесся подавленный шёпот...
— Gloria, madonna, gloria! [Слава, мадонна, слава! (Итал.).] — тысячью грудей грянула черная толпа, и — мир изменился: всюду в окнах
вспыхнули огни, в воздухе простерлись руки с факелами в них, всюду летели золотые искры, горело зеленое,
красное, фиолетовое, плавали голуби над головами людей, все лица смотрели вверх, радостно крича...
Пришли сплавщики с других барок, и я отправился на берег. Везде слышался говор, смех; где-то пиликала разбитая гармоника. Река глухо шумела; в лесу было темно, как в могиле, только время от времени вырывались из темноты
красные языки горевших костров. Иногда такой костер
вспыхивал высоким столбом, освещая на мгновение темные человеческие фигуры, прорезные силуэты нескольких елей, и опять все тонуло в окружающей темноте.
Замолк нелепо; молчали и все. Словно сам воздух потяжелел и ночь потемнела; нехотя поднялся Петруша и подбросил сучьев в огонь — затрещал сухой хворост, полез в клеточки огонь, и на верхушке сквозной и легкой кучи заболтался дымно-красный, острый язычок. Вдруг
вспыхнуло, точно вздрогнуло, и засветился лист на деревьях, и стали лица без морщин и теней, и во всех глазах заблестело широко, как в стекле. Фома гавкнул и сказал...
Я
вспыхнул,
покраснел и возликовал.
Когда Юрий взошел в круглую залу, неровно освещенную трескучим огоньком, разложенным у подошвы четвероугольного столба, то сначала он ничего не мог различить; пожирая несколько сухих смолистых ветвей, огонь ярко
вспыхивал, бросая
красные искры вокруг себя; и дым слоями расстилался по всему подземелью...
На расплывшееся,
красное лицо Натальи монах смотрел так же ласково, как на всё и на всех, но говорил с нею меньше, чем с другими, да и сама она постепенно разучивалась говорить, только дышала. Её отупевшие глаза остановились, лишь изредка в их мутном взгляде
вспыхивала тревога о здоровье мужа, страх пред Мироном и любовная радость при виде толстенького, солидного Якова. С Тихоном монах был в чём-то не согласен, они ворчали друг на друга, и хотя не спорили, но оба ходили мимо друг друга, точно двое слепых.
Это говорит длинноволосый бледный юноша. Все замолчали, слышен только бас чтеца.
Вспыхивают спички, сверкают
красные огоньки папирос, освещая задумавшихся людей, прищуренные или широко раскрытые глаза.
Ветер выл и заносил в комнату брызги мелкого осеннего дождя; свечи у разбойников то
вспыхивали широким
красным пламенем, то гасли, и тогда снова поднимались хлопоты, чтобы зажечь их. Марфа Андревна лежала связанная на полу и молча смотрела на все это бесчинство. Она понимала, что разбойники пробрались на антресоль очень хитро и что путь этот непременно был указан им кем-нибудь из своих людей, знавших все обычаи дома, знавших все его размещение, все его ходы и выходы.
Из сумрака, из угла откуда-то лениво выплыл Егор, с трубкой в зубах;
вспыхивая, огонь освещал его темное лицо, наскоро вытесанное из щелявой и суковатой доски; блестела серьга в толстой мочке
красного уха.
Она
вспыхнула от негодования и вся
покраснела.
— Павел Андреич, — сказала она после некоторого молчания, — два года мы не мешали друг другу и жили покойно. Зачем это вдруг вам так понадобилось возвращаться к прошлому? Вчера вы пришли, чтобы оскорбить меня и унизить, — продолжала она, возвышая голос, и лицо ее
покраснело, и глаза
вспыхнули ненавистью, — но воздержитесь, не делайте этого, Павел Андреич! Завтра я подам прошение, мне дадут паспорт, и я уйду, уйду, уйду! Уйду в монастырь, во вдовий дом, в богадельню…
Озадаченный люд толковал,
Где пожар и причина какая?
Вдруг еще появился сигнал,
И промчалась команда другая.
Постепенно во многих местах
Небо
вспыхнуло заревом
красным,
Топот, грохот! Народ впопыхах
Разбежался по улицам разным,
Каждый в свой торопился квартал,
«Не у нас ли горит? — помышляя, —
Бог помилуй!» Огонь не дремал,
Лавки, церкви, дома пожирая….
Слева от них, в темном ельнике болота, гулко крикнул пугач — тишина всколыхнулась и снова застыла, как масло. Далеко впереди середь поля
вспыхнул тихий огонь и стал быстро разгораться, вздрагивая и
краснея.
Она то погасала, то опять
вспыхивала на секунду, и
красный свет, вперемежку с длинными косыми тенями, бегал по бронзовым лицам.
Она, не охнув, молчаливая и спокойная, упала на спину, растрепанная,
красная и все-таки красивая. Ее зеленые глаза смотрели на него из-под ресниц с холодной ненавистью. Но он, отдуваясь от возбуждения и приятно удовлетворенный исходом злобы, не видал ее взгляда, а когда с торжеством взглянул на нее — она улыбалась. Дрогнули ее полные губы,
вспыхнули глаза, на щеках явились ямки. Василий изумленно посмотрел на нее.
Поздним вечером этого дня, когда рабочие на промысле поужинали, Мальва, усталая и задумчивая, сидела на разбитой лодке, опрокинутой вверх дном, и смотрела на море, одетое сумраком. Там, далеко, сверкал огонь; Мальва знала, что это костер, зажженный Василием. Одинокий, точно заблудившийся в темной дали моря, огонь то ярко
вспыхивал, то угасал, как бы изнемогая. Мальве было грустно смотреть на эту
красную точку, потерянную в пустыне, слабо трепетавшую в неугомонном рокоте волн.
Вдруг она
покраснела,
вспыхнула и взглянула на меня.
Он говорил высоким металлическим голосом, после двух рюмок глаза его заблестели ещё ярче, а на щеках
вспыхнули два
красные пятна. Тихон Павлович дал ему кусок хлеба с какой-то рыбой, тот взял его губами, сел на диван и, наклонив голову над столом, положил закуску на край стола и ел. Кусая, он далеко вытягивал нижнюю губу и удерживал ею пищу от падения на пол. Тихон Павлович смотрел на него, и ему было жалко этого изуродованного человека.
Когда же огонь
вспыхивал особенно ярко, эти лица принимали медный оттенок, а в глазах ярко загорались
красные точки.
— Как? — спросила Верочка,
вспыхнув вся и
покраснев до ушей.
Огненные, искрящиеся круги прорезывали темноту; светлые, веселые огоньки
вспыхивали и плясали, и всюду, то далеко, то совсем надвигаясь на него, показывались и бледное лицо Гусаренка с
красной полоской крови, и страшный диск месяца, и лицо Наташи, прежнее милое лицо.
Вот на колокольне Василия Великого
вспыхнул пожаром
красный бенгальский огонь и багровым заревом лег на черную реку; И во всех концах горизонта начали зажигаться
красные и голубые огни, и еще темнее стала великая ночь. А звуки все лились. Они падали с неба и поднимались со дна реки, бились, как испуганные голуби, о высокую черную насыпь и летели ввысь свободные, легкие, торжествующие. И Алексею Степановичу чудилось, что душа его такой же звук, и было страшно, что не выдержит тело ее свободного полета.
Последний курил носогрейку; огонек носогрейки двигался в потемках, потухал и
вспыхивал; на мгновение освещал он то кусок рукава, то мохнатые усы с большим медно-красным носом, то нависшие, суровые брови.